Проникновенная история взлета и падения ВИА «Слепые» - Олег Лукошин

– Это которая у Нэнси Синатры? – спросил он. – С этим, как его…

– Ли Хэзлвудом. Она самая. Знаешь?

– Ай уокд ин таун он силвер спёрз… – он тут же исполнил начальный текст, правда потом сбился, а ещё небезуспешно попытался подобрать к песне партию бас-гитары.

Я вдарил по клавишам, тоже запел – и то ли с третьего, то ли с четвёртого раза мы сыграли её полностью от начала до конца. Я пел, а он, вспоминая знакомые фразы, вставлял их мне в унисон. Я понял, что ансамбль у нас получится и даже совсем неплохой. В голове тут же возникла картина: мы стоим на сцене и исполняем «Саммер уайн» – я мужскую партию, а Саша женскую. И пофиг, что песня написана для разнополых вокалистов, всё равно никто текст не поймёт.

– Можно взять её в репертуар, – предложил я.

– Мне тоже нравится, – согласился он. – Берём.

– А как будет называться наша группа? – этот третьестепенный вопрос не давал мне покоя с самого начала.

– Подумаем.

– Может быть, «Слепые»?

Саша издал добродушный хмык и вроде бы выразительно посмотрел на меня. По крайней мере, именно это мне почудилось. А ещё подумалось, что сейчас он возразит. Скажет, что над нами стоит городская администрация, что это слишком цинично и вызывающе, что многих такое название оскорбит.

Но ничего подобного не произошло.

– Да запросто!

Так родился вокально-инструментальный ансамбль «Слепые». Именно вокально-инструментальный и именно ансамбль – мы решили, что этот ретро-термин куда теплее и душевнее, чем набившая оскомину перестроечная «рок-группа».

Дебют в «Тройке»

Для чего я вообще полез в это музыкальное предприятие? Ведь не перспективы же в нём разглядел, правильно?

О каких перспективах можно рассуждать в нашем Зажопинске, где самой большой музыкальной звездой считается бывший инспектор ГИБДД Стас Гребнев, который каким-то образом научился делать танцевальные миксы на старые советские песни из мульфильмов, рискнул бросить работу ради клубной жизни, назвал себя DJ Гребень и якобы на волне популярности укатил в Первопрестольную, где опять-таки якобы стал звездой ночных клубов. Каждые три месяца он возвращался на родину ради «единственного выступления» и о каждом единственном истерично вещало местное телевидение в своем традиционном репортаже. На телевидении ежемесячно менялись корреспонденты, и Стас не успевал им надоесть.

Зина Коромыслова тоже пережила свои пять минут славы после появления на Первом канале, но звездой её никто не считал – она никуда не уехала, а значит оставалась в статусе провинциальной неудачницы, о которой делать репортажи и писать статьи западло.

Вот и «Слепые» в принципе не могли развиться во что-то нормальное и полноценное. Мне даже думалось поначалу, что и выступлений у нас как таковых не будет. Так, побарахтаемся в каморке под пиво и разговоры.

Сила Сашиного обаяния – вот единственная причина, по которой я подписался на это дело. Мне хотелось быть с этим человеком рядом, от него исходили энергия и свет. Он был сильным, а я слабым. Я хотел перенять частичку его силы, о которой он сам, скорее всего, не подозревал, считая себя потерявшимся в жизни балбесом.

Мне помнится, как-то раз, чуть позже, именно так он себя и назвал: «потерявшийся в жизни балбес». За точность цитаты не ручаюсь, потому что запечатлел её в подкорке будучи под воздействием винных паров и не при самой обязательной для запоминания философских истин ситуации звёздного раздрая.

Но обо всём по порядку…

Барабанщика Саша вскоре отыскал и он на наше счастье оказался инвалидом. Правда не по зрению, а по какому-то общефизическому заболеванию – вроде сердце у него шалило. Звали парня Алексей Удачин и, представляя его коллективу ансамбля, а точнее мне в той самой каморке в Доме детского творчества, где мы уже обжились и даже принялись за пиво, он выразил твёрдую уверенность, что человек с такой фамилией не может не принести нам удачу.

Лёше было что-то около двадцати пяти, то есть по нашим меркам практически пацан. Он оказался редкостным молчуном, но человеком приятным. Молчать тоже можно по-разному. Один молчит напряжённо и нервно, распространяя вокруг себя флюиды напряжённости, а другой – расслабленно, умиротворённо. Вот именно таким расслабленным молчуном Лёша и являлся. С сердцем у него действительно было неладно, потому что то и дело он доставал упаковку шебуршащих таблеток и торопливо глотал одну или две – точно по звуку определить я не мог. А ещё ему периодически требовалось выходить на воздух, чтобы раздышаться – всякие спёртые каморки и другие закрытые помещения действовали на него не лучшим образом. Барабанил он простенько, без ухищрений, но точно – и этого было достаточно.

Пришествие «непрофильного» инвалида в ансамбль Макарова не беспокоило. Он резонно полагал, что никто в этих инвалидских тонкостях разбираться не будет, да, собственно, никаких строгих обязательств по формированию ВИА исключительно из незрячих он никому не давал. Я так полагаю, что наша городская администрация просто не додумалась бы выяснить, кого он там набрал в ансамбль, потому что дело это было сугубо общественно-добровольное, денег за него никто не платил, а два слепых в составе – это уже шикарный результат.

Проблема возникла с гитаристом. Гитара – самый главный инструмент в группе, тут человек требовался мастеровитый. На обязательной инвалидности мы уже не заморачивались, нам бы и любой здоровый подошёл. Но те прилично владеющие инструментом гитаристы, с которыми я выступал в ресторанах, от участия в инвалидском ансамбле наотрез отказались.

– Бесплатно? – переспрашивали они. – В Доме ветеранов и в школах? Ты чё, серьёзно? Окстись, Юрка!

Не шло дело с поисками и у Саши. Мы какое-то время репетировали без гитары и даже вполне сыгрались, но что за звук без гитариста? Если только «Крафтверк» какой-нибудь или «Тенджерин Дрим». Но не наш это профиль.

Мне кто-то шепнул наконец, типа с юморком:

– Ты Афиногеныча подключи. Сильнее гитариста в городе нет. Если он жив, конечно.

Потом кто-то другой рассказал подробнее: да, есть такой гитарюга, Степан Афиногенович, живой динозавр времён расцвета психоделики и хард-рока. Играл в самой первой созданной в городе рок-группе, название которой история не сохранила. Потом подался в Москву и как-то сумел пробиться в знаменитые ВИА того периода – мне со всей определённостью называли ансамбль «Пламя» и ещё пару-тройку групп, правда уже не столь определённо. Потом лабал по ресторанам, сильно пил, лечился от алкоголизма, снова пил, а потом и вовсе исчез из городской музыкальной орбиты. Но вроде бы жив, потому что кое-кто его изредка видит. Сейчас ему хорошо за шестьдесят и не разучился ли он играть – большой вопрос.

Саша после моего пересказа на всякий случай решил проверить этот вариант, потому что приближалась Декада инвалидов, на которой нам обязательно предстояло хотя бы раз выступить, а гитарист у нас по-прежнему отсутствовал. На поиски много времени не ушло, они подтвердили: Степан Афиногенович Заболотных, 1949 года рождения, проживал по такому-то адресу, а домашний телефон имел такой-то. Телефон Афиногеныча безмолвствовал, Макаров поехал к нему лично и в тот же вечер притащил в каморку бородатого и шамкающего, со вкусным винным перегаром и несколько раздражающим, но вполне терпимым запахом несвежести старичка, который долго тряс наши с барабанщиком Лёшей ладони, лез обниматься (отчего я и прознал про его бороду) и вообще выражал самую полную и безоговорочную жизнерадостность, на какую способно человеческое существо с возрастом почти в семь десятков лет.

– Пацаны, вот искренне вам скажу, – заявил он, и мне показалось, что даже прижимал при этом ладонь к сердцу, – я именно тот, кто вам нужен. Во-первых, я инвалид – у меня вторая группа. А во-вторых, я просто давным-давно мечтал поиграть в ансамбле. Неимоверно давно! Думал, всё уже, не предоставит судьба такого случая. И тут – вы! Не смотрите, что я старый и выпимший – кстати, это Саша угощал – я сейчас вам сыграю, и вы поймёте, что я ещё не трухлявое бревно.

И он сыграл. И мы поняли, что с дедом всё в порядке. Соло из Блэкмора, Пейджа, Галлахера, Марино – пусть не без ошибок, скорее всего, случайных, вызванных отсутствием постоянной практики – прозвучали убедительно и весомо. Мы даже поаплодировали Афиногенычу – и вовсе не из уважения к его сединам, а впечатлённые мастерством. Потом выпили винца для знакомства, и Саша несколько задумчиво произнёс:

– Марино – это здорово. Но надо чего-нибудь попроще разучить. Отечественного разлива. Хоть из «Машины времени», например. Публика у нас непритязательная.

Он немного стеснялся говорить об этом – я чувствовал. Вроде как мы тут дети рок-н-ролла и свободы, а он нам навязывает некие рамки, против которых мы можем взбунтоваться.